А кое-кого даже небо не остановит.
Брат Нюмрод усиленно боролся с нечистыми мыслями в уединении своей строгой кельи, когда из опочивальни послушников до него донесся чей-то пылкий голос.
Мальчик Брута дрожал и бормотал отрывки молитвы, распростершись лицом вниз перед статуей Ома в Его высочайшем проявлении в виде молнии.
«В этом пареньке всегда было что-то жутковатое, – подумал Нюмрод. – Когда ты что-нибудь говоришь ему, он смотрит на тебя так, будто действительно слушает…»
Нюмрод подошел и ткнул распростертого юношу концом посоха.
– Встань, мальчик! Что ты делаешь в опочивальне посреди дня? Гм-м?
Брута мигом развернулся, и в лодыжки жреца впились мальчишечьи пальцы.
– Голос! Голос! Я слышал голос! – взвыл паренек.
Нюмрод облегченно вздохнул. Тема была знакомой. Голоса – это епархия Нюмрода. Он слышал их постоянно.
– Встань, мальчик, – повторил он чуть более ласково.
Брута поднялся на ноги.
Нюмрод поморщился. Эх, лет бы на десять помладше. Слишком паренек большой для послушника. Сам Нюмрод всегда говорил: «Дайте мне мальчика лет семи…» И так далее.
Будущее у паренька незавидное. Так и помрет послушником. Правила строгие, и никаких исключений никому не делают.
Брута поднял свое большое раскрасневшееся честное лицо.
– Сядь на кровать, Брута, – велел Нюмрод.
Брута немедленно повиновался. Паренек не знал значения слова «неповиновение». Это слово было одним из многих, значения которых он не знал.
Нюмрод опустился рядом.
– Итак, Брута, – тихо произнес он, – тебе известно, что происходит с людьми, которые говорят неправду?
Брута кивнул и покраснел еще больше.
– Очень хорошо, а теперь расскажи мне про голоса.
Брута нервно мял в руках край рясы.
– Скорее, это был один голос, учитель.
– Один голос… – повторил брат Нюмрод. – И что этот голос говорил? Гм-м?
Брута замялся. Если задуматься, ничего особенного голос не сказал. Просто говорил, и все. А вот общаться с братом Нюмродом было непросто: у наставника имелась неприятная привычка прищурившись смотреть на ваши губы и постоянно повторять несколько последних сказанных вами слов.
К тому же брат Нюмрод постоянно что-то трогал – стены, мебель, людей, – как будто боялся, что вселенная пропадет, если он перестанет за нее держаться. А еще у него было такое количество нервных тиков, что им приходилось выстраиваться в длинные очереди. Хотя для человека, прожившего в Цитадели целых пятьдесят лет, брат Нюмрод был не так уж плох.
– Ну… – начал Брута.
Брат Нюмрод поднял костлявую руку. Брута увидел на ней синеватые вены.
– Надеюсь, ты знаешь, что каждый верующий может слышать голоса двух типов? – осведомился наставник.
Одна бровь у него задергалась.
– Да, учитель, брат Мурдак рассказывал нам об этом, – смиренно признал Брута.
– Рассказывал вам об этом… Да. Иногда Он со свойственной Ему безграничной мудростью Господа выбирает человека и разговаривает с ним. Позднее этот человек становится пророком, – кивнул Нюмрод. – Хотелось бы надеяться, что ты в пророки не метишь. Гм-м?
– Нет, учитель.
– Нет, учитель… Но есть и другие голоса, – продолжал брат Нюмрод с некоторой дрожью. – Обманчивые, льстивые, убедительные… Голоса, которые вечно пытаются застать нас врасплох.
Брута несколько успокоился. Эта тема была более привычной.
О голосах такого типа знали все послушники. Правда, обычно эти голоса нашептывали о достаточно незатейливых вещах – например, об общей привлекательности ночных манипуляций и крайней соблазнительности девичьих тел. Но голоса, которые обычно слышал брат Нюмрод, представляли собой настоящую ораторию. Некоторые послушники посмелее любили вызывать брата Нюмрода на откровенный разговор о голосах, называя эти беседы крайне познавательными. Когда брат Нюмрод особенно распалялся, в уголках его рта появлялись беловатые капли слюны.
Брута стал внимательно слушать.
Брат Нюмрод был наставником, но не самым главным. Он всего-навсего приглядывал за небольшой группой послушников, в которую входил Брута. А были и другие наставники. Возможно, кто-нибудь в Цитадели знал, сколько наставников всего. Должен же быть человек, в обязанности которого входит знать все-превсе.
Цитадель занимала центр города Ком, расположившегося между пустынями Клатча и равниноджунглями Очудноземья. Она протянулась на многие мили, ее храмы, церкви, школы, опочивальни, сады и башни наползали друг на друга и вырастали друг из друга так, словно миллиарды трудоголиков-муравьев пытались одновременно построить бесчисленное множество муравейников.
На рассвете от дверей центрального храма ослепительным огнем отражалось солнце. Двери высотой в сто футов были выкованы из бронзы, и на них золотыми буквами в оправе из свинца были нанесены Заповеди. Всего Заповедей насчитывалось уже пятьсот двенадцать, и грядущий пророк, несомненно, должен был внести свою лепту.
Отраженное солнце освещало десятки тысяч истово верующих людей, трудившихся ради еще большего могущества Великого Бога Ома.
Вряд ли кто точно мог сказать, сколько верующих у Ома. Некоторые вещи достигают критических размеров. Но сенобиарх, он же верховный иам, был только один – это сомнению не подлежит. Плюс шесть архижрецов. И тридцать малых иамов. А еще сотни епископов, дьяконов, поддьяконов и просто жрецов. И послушников, как крыс в зерновом амбаре. И ремесленников, и скотоводов, и пыточных дел мастеров, и девственниц-весталок…